3. Любовь и смерть. Синдзю.

Смерть и самоубийство в японской культуре всегда занимали ключевое место (см.: Приложение /сноска/). Сеппуку из моральных соображений совершали не только самураи, но и благородные дамы. Кроме этого задолго до "синдзю" японские женщины расставались с жизнью на могилах мужей и возлюбленных (как и в Китае см.: Любовь по китайски. Сатизм.). Поэтому прихотливая связь, которая образовалась в японском менталитете между любовью и смертью не должна удивлять. Скорее было бы удивительно, если бы такой связи не было. Наиболее ярким проявлением этой характернейшей связи, конечно, являются до сих пор встречающиеся в Японии самоубийства влюбленных.

Эпидемия парных самоубийств влюбленных распространилась в Японии во второй половине 17 века. К 1703 г. был составлен целый свод таких самоубийств с указанием имен, возраста и других подробностей. Считается, что ввел в литературный обиход новое слово для обозначения добровольной смерти любовников - слово "синдзю", - новеллист Ихара Сайкаку (1642-1693), целый ряд эротических повестей которого кончаются самоубийством влюбленных. "Синдзю" первоначально имело значение "верность в любви" и являлось жаргонным словечком публичных домов. Сайкаку, а позднее великий драматург Мондзаэмон  Тикамацу (1653-1725) дали этому слову возвышенный смысл: "верность даже в смерти". "Синдзю" стало означать то же, что и старое поэтическое слово "дзёси" ("смерть во имя любви").

Однако новое поветрие имело некоторые новые черты. Оно развилось в мещанской, а не аристократической среде. Теперь эта новая  любовь кончалась не охлаждением и прекращением встреч (как описано в эталонной хэйанской литературе), а самоубийством влюбленных в самый разгар их чувств. Влюбленная пара умирает, ибо силою обстоятельств не может соединиться брачными узами в этом мире. Тогда она переносит свою любовь в иной мир в экстатической надежде возродиться в новых рождениях мужем и женою. Совершая тем самым как бы жертвоприношение на алтарь вечности.

Синдзю происходило, как правило, вне человеческого жилья. Влюбленные бегут глубокой ночью в какое-то безлюдное место и на рассвете посреди пробуждающейся природы, с первыми ударами храмовых колоколов, гибнут. Совершается не самоубийство, а убийство и самоубийство. Мужчина сначала закалывает свою возлюбленную, а потом кончает с собой. В момент синдзю женщины нередко просили возлюбленных привязывать их к деревьям, чтобы не выглядеть безобразно по смерти - труп умершего считался нечистым, и зрелище трупа вызывало отвращение, считалось позорным.

За общими мотивами этих самоубийств влюбленных стояли неразрешимые противоречия в японском менталитете, связанные с тем, что с установлением сёгуната Токугава и прекращением военных действий массы самураев отвлеклись от междоусобных войн и обратились к менее воинственным занятиям, в частности стали участниками культурного процесса. Тем самым они оказались вовлечены в конфликт архетипов – с одной стороны резко усилилось давление государства, проводившего политику насаждения конфуцианского духа (читай – китайского менталитета) среди самурайской массы, с другой стороны собственная, автохтонная японская культура и образ жизни давали о себе знать, в частности начала бурно развиваться сфера культурного досуга – как в старых формах, так и в совершенно новых - появились театры Кабуки и Бункаку, а так же «веселые кварталы» как неформальные центры «светской жизни» (См. Гейша и др.). Именно в последних стремительно разворачивается драма романтических отношений, конфликт общественной морали, помешанной на конфуцианской идее служения и долга, и пробуждающейся индивидуальности, ищущей ответов на «проклятые вопросы» японской жизни. Обедневшие по сути мещанские массы нового правящего класса уже не могли, как прежняя аристократия, решать большую часть своих проблем, в том числе любовных, самостоятельно. А общество становилось все требовательнее и не собиралось идти на поводу у разнузданных чувств влюбленных.

То, что японцы этого времени нашли столь экстремальный выход из создавшейся ситуации не удивительно. Это не в коей мере не бунт личности против общества, как это обычно получается на Западе. Наоборот, самоубийство влюбленных - синдзю - есть долг и искупительная жертва со стороны виновных; оно глубоко религиозно и традиционно в своей основе. За многие века средневековой истории в Японии вызрели и существовали самобытные формы брака и взаимоотношения полов, выработалась своя психология пола, которая оказалась очень устойчивой. И вместо того, чтобы разрушать эти традиционные установления японцы этого времени предпочли, в рамках все той же «хэянской эстетики» моно-но аварэ насладиться печальным мгновением высшего искупления и совершить свое сладострасное «харакири», нежели пойти безнадежной эгоистической самовлюбленной войной на общество и священную традицию. Покинув на мгновение спасительный и ясный «Путь меча» и вступив в изменчивые неверные дебри «Пути веера» самураи в русле времени возвращаются уже вместе со своими возлюбленными к «Пути меча» совершая свое «синдзю».

Обычай "синдзю" потрясал общество на протяжении полувека (с 80-х гг. XVII в. до 30-х гг. XVIII в.). Он был настолько распространен, что правительство повело с ним активную борьбу. Тем не менее искоренить полностью этот "феодальный обычай" не удалось, и даже в современной Японии он время от времени дает о себе знать во всех слоях общества. Так, знаменитый писатель XX в. Дадзай Осаму утопился с возлюбленной, а первая большая актриса театра современной драмы Сумако Мацуи покончила с собой после смерти любимого человека.

Приложение  1. Пример синдзю

по пьесе Тикамицу "Самоубийство влюбленных на острове Небесных сетей" (Синдзю тэн-но амидзима) (1721 г.), опирающейся на подлинное событие (в драме сохранены подлинные имена).

Житейская плоскость драмы сводится к любовному треугольнику. Небогатый осакский торговец бумагой Дзихэй 28 лет женат по родственному сговору на двоюродной сестре. У них двое детей, мальчик шести лет и девочка четырех лет. Три года назад Дзихэй влюбился в куртизанку Кохару из квартала любви Сонэдзаки и совершенно забросил и свое дело и семью. Кохару 19 лет, она известна своей красотой. Она была продана в веселый квартал матерью, впавшей в крайнюю бедность, и ей предстоит еще пять лет служить хозяйке. Кохару пылает страстью к Дзихэю уже 29 месяцев. Они дали друг другу обет никогда не разлучаться и любить друг друга вечно. Родственники Дзихэя возмущены его поведением. Весь город судачит о Дзихэе и Кохару, и хозяйка дома свиданий запрещает Кохару выходить на свидания с Дзихэем, ибо искренняя и верная любовь между подобными посетителями и обитательницами домов свиданий не в интересах хозяев подобных домов. Любовники разлучены насильно.

Действие первого акта развернется в квартале любви в Сонэдзаки, в одном из чайных домиков, куда Кохару направляется по вызову какого-то неизвестного самурая. По дороге Кохару встречает богатого торговца Тахэя, который высмеивает ее любовь к Дзихэю, грозится, что выкупит ее из дома свиданий и женится на ней. Он богат и свободен в отличие от Дзихэя, но он не мил Кохару. Она не хочет быть его женой. Тахэй в бессилии начинает глумиться над самураем, пришедшим на свидание с Кохару. Он ошибочно подозревает, что это переодетый Дзихэй, но когда его ошибка обнаруживается, он в страхе удаляется. Начинается сцена свидания Кохару и самурая. Самурай недоволен: Кохару грустна, неприветлива. Тем временем Дзихэй, случайно узнавший, что Кохару принимает гостя в чайном домике, пробирается туда и подслушивает разговор Кохару с самураем. Кохару сознается самураю, что условилась с Дзихэем умереть вместе, но смерть ей ненавистна, и она умоляет самурая встать между ней и Дзихэем, охранить ее, за что она будет верна ему до гроба. Дзихэй все слышит и приходит в ярость. Он хочет убить Кохару, но самурай хватает его и показывает ему свое лицо. Дзихэй в ужасе: перед ним его старший брат Магоэмон. Магоэмон сознается, что захотел узнать, что таится на сердце у возлюбленной Дзихэя, и поэтому пошел на эту мистификацию, переоделся самураем. Он произносит монолог в защиту семьи, жены и детей Дзихэя и с досадой упрекает брата: "Нашел на кого променять жену и детей!" Кохару плачет и восклицает: "О, как вы правы! Как во всем вы правы!" А Дзихэй бросает ей в лицо мешочек со всеми ее 29 обетами, которые они давали друг другу в начале каждого месяца. Он требует, чтобы и она вернула ему все его обеты. Кохару повинуется и передает Магоэмону точно такой же мешочек. Дзихэй потрясен предательством Кохару, он порывает с ней навсегда. Братья уходят. Дзихэй возвращается домой к жене и детям, а Кохару в Сонэдзаки. Пути их, казалось бы, полностью разошлись.

Но во втором акте возникает подробность, которая все меняет. Действие второго акта происходит в доме Дзихэя. О-Сан, жена Дзихэя, хлопочет около мужа и детей. Приходят тетушка Дзихэя и брат Магоэмон. Они выражают Дзихэю недоумение: по городу ходит слух, что он выкупает Кохару. Дзихэй рассеивает их подозрения, уверяя, что "богатый покровитель" - это Тахэй. Тетушка требует от племянника дать письменный обет, что он навсегда разрывает свою связь с Кохару. Дзихэй пишет обет; тетушка и брат удаляются. Дзихэй плачет от досады. Он рассказывает жене, что Кохару клялась ему, что совершит самоубийство, если ее продадут Тахэю. И вот она предала его и тут. Тревога охватывает О-Сан. Она убеждена, что Кохару наложит на себя руки. Она уверяет мужа, что Кохару благородная натура, в подтверждение чего рассказывает Дзихэю, что давно уже написала Кохару письмо, в котором просила ее отказаться от Дзихэя ради сохранения семьи. На это письмо Кохару ответила ей, что обещает порвать связь с Дзихэем, хотя он и безмерно дорог ей. Так объяснилось "предательское" поведение Кохару в первом действии драмы. Раз она человек долга, то она безусловно совершит самоубийство, чтобы не стать собственностью Тахэя - убеждает Дзихэя жена. О-Сан умоляет Дзихэя поскорее выкупить Кохару. Она отдает ему все оставшиеся в доме деньги, всю свою одежду и одежду детей. Неожиданно появляется отец О-Сан; он все увидел, все понял, до него дошли все слухи и он силою уводит дочь от Дзихэя, требуя у него разводную. Отец разрывает их брак. Дзихэй свободен. Третий акт возвращает нас в квартал Сонэдзаки глубокой ночью того же дня. Дзихэй и Кохару уединились в чайном домике. Приходит служанка от хозяйки Кохару и сообщает, что Тахэй внес деньги за Кохару, и теперь Кохару принадлежит ему. Теперь влюбленным ничего не остается, как умереть вместе. Они тайно бегут на остров Небесных сетей, где и совершается их гибель. Утром рыбаки находят их тела. Таков ход событий драмы. Но это еще не вся драма. Она имеет подводные токи и ими глубока.

Возьмем ее сердцевину – любовь Дзихэя и Кохару. Невозможно отказать этой любви в возвышенности и поэтичности. Автор не рассказывает нам, как встретились Дзихэй и Кохару, как началась их любовь; он показывает героев через три почти года после их первой встречи. Бросается в глаза и то, что в драме нет ни одной сцены встречи и расставания, излияний и объяснений, здесь не переданы "восторги любви", т.е. тут нет всего того, что в европейской литературе принято называть языком любви. Нет и сцен "выяснения отношений". Любовь явно передана Тикамацу какими-то другими средствами, чем в европейской драме, где горячие, страстные, открытые признания в любви, сцены свиданий, гимны возлюбленным, сцены любовных томлений и ожиданий – азбука любви. Тикамацу устремляет наш внутренний взор лишь на один интимный факт возвышенности любви своих героев. Это – обеты. В них сконцентрирована и вся роковая сила событий. Дзихэй и Кохару в начале каждого месяца обменивались обетами. Содержание их было всегда одно: "Любить друг друга вечно, быть всегда неразлучными, как два крыла у птицы неразлучны". Это трогательные любовные клятвы, которые во все времена дают друг другу влюбленные в разных концах земли. Они напоминают обмен изящными стихотворными экспромтами между мужчинами и женщинами в хэйанскую эпоху. Они рождают романтическую и особо сокровенную атмосферу любви; это любовный лепет, особенным образом скрепляющий и завораживающий влюбленных. Такие клятвы часто говорят вопреки действительности, как и в нашем случае они не помещаются в тесную обыденность веселых кварталов. Казалось бы, нет ничего рокового в этих невинных клятвах. Часто они лишь метафора сильной страсти в европейской поэзии. Но надо знать реалии времени, чтобы понять что такое обет в условиях японского XVIII столетия.

Обеты в те времена писались на специальной бумаге, продаваемой только в храмах. Они скреплялись печатью кровью, в них человек клялся буддами и бодисатвами, Брамой и Индрой и всеми "властителями судеб". В случае неисполнения обета человек навлекал на себя небесную кару всех тех богов, которыми клялся. Влюбленные бережно носили обеты на груди в специальных мешочках. Обеты, написанные на священных листах бумаги, считались магическими оберегами, и их нельзя было просто бросить или разорвать. Их можно было только предать огню в случае измены одной из сторон. Дзихэй и Кохару 29 раз клялись священной клятвой, что не разлучатся даже в смерти. Их обеты были не просто выражением любовного восторга. Тогда люди верили в могучую кармическую силу любовных обетов. Обеты были подобны клятве вассальной верности у самураев. Обет – изначально глубоко мистическая акция, выводящая человека за пределы социально-исторического бытия в сферу абсолюта. Любовный обет можно сравнить с таинством венчания в христианском мире (но сравнить, конечно, условно и лишь в одном смысле: как утверждение мистической связанности любящих – браки совершаются на небесах). Поэтому в свете закона кармы исполнение обета для давшего его становится первейшей реальностью.

Смысл обетов хорошо понимали все люди, окружавшие Дзихэя и Кохару. И хозяйка дома свиданий, где служила Кохару, и жена Дзихэя и все его родные пытались прежде всего сделать так, чтобы обеты влюбленных стали недействительными. Но вмешательство богатого купца Тахэя (амплуа злодея в театре) в судьбу Кохару роковым образом восстановило силу обетов влюбленных. И герои погибают, чтобы возродиться, как они верят, в будущих рождениях мужем и женою: ведь твердое, неукоснительное осуществление клятвы вознаграждается богами, исправляет карму, улучшает ее. Поэтому самоубийство по обету во имя любви и осознается как очистительное жертвоприношение богам, и таким образом, ему придается религиозный смысл. Такого рода самоубийства (харакири, синдзю) являются, видимо, отголоском древних языческих кровавых жертвоприношений богам. В силу этого средневековое самоубийство по обету не следует смешивать с самоубийствами, совершаемыми по человеческому своеволию и без каких бы то ни было религиозных мотивов.

Только зная место и значение обетов в средневековой жизни, можно осознать безграничную силу любви, возникающей между теми, кто связывает себя обетами верности. Ведь обет дается по обоюдному и свободному волеизъявлению, по чувству. Это исключительно свободно рождающаяся с обеих сторон вера, что союз данного мужчины и данной женщины исключителен, мистически предопределен и не может быть разорван земными усилиями. Кажется странным, что столь великая любовь рождалась в домах терпимости. Веселые кварталы больших городов позднего средневековья можно рассматривать в определенном смысле как продолжение традиций свободной любви и свободных браков эпохи Хэйан. Но только тут происходит и сословное иерархическое снижение и погружение в подполье жизни в отличие от придворных хэйанских обычаев. Во времена Тикамацу – а это времена господства конфуцианских норм – существовали несколько иные представления о семье, браке, любви. Женщины любого сословия должны были строжайше соблюдать целомудрие до брака. Браки совершались по сговору, нередко между родственниками. Жена переходила в дом мужа, и свободных связей не должно было быть у жены; у мужа они тоже не поощрялись. Раннесредневековая полигамия выродилась в институт публичных домов. Посещение женатым человеком веселых кварталов воспринималось обществом как позволительная вольность, поощрялось и некое постоянство во взаимоотношениях, фаворитизм, выкуп девушки. Но возникновение у женатого человека серьезных привязанностей к их обитательницам, приводящее к безумным страстям осуждалось. Особенно, если у него не было денег для выкупа.

Хозяева домов свиданий строго следили, чтобы девушки не отдавали никому предпочтение. Хозяйка Кохару говорит: "У госпожи Кохару есть любимый гость по имени Дзихэй. Сегодня – Дзихэй, завтра – Дзихэй, каждую ночь – Дзихэй. А другой гость к ней и не сунься. Богатые гости так и разлетелись во все стороны, как листья в бурю. А если такая страсть разыграется, то уж оба словно одуреют от любви. Далеко ли до беды? Тут может случиться несчастье и с девушкой и с гостем. А главное, нашему делу от этого большой вред бывает. Понятно, что у нас, хозяев, повсюду один обычай: такой любви надо мешать".

Девушки из домов свиданий бывали очаровательны, бывали научены некоторым изящным искусствам, а также искусству угождать мужчинам и нравиться им. Можно провести параллель с придворными дамами Хэйана, но уже как вырождение этой традиции, как квази-свободная любовь. Куртизанка этого времени была окутана ореолом очаровательности в устах молвы, и нередко первое посещение какой-либо девушки в доме свиданий было связано для мужчины с желанием удовлетворить свое любопытство, разбуженное слухами. Если мужчина был свободен и богат, он мог выкупить полюбившуюся ему девушку и сделать ее своей женой или содержанкой. В случае обоюдной любви возможность честного брака не закрывалась для нее. Следовательно, нет ничего удивительного в том, что Дзихэй полюбил Кохару. Проблема в том, что он не должен был позволять себе ее ТАК полюбить, тем более что не мог выкупить. То есть его (и ее, у нее тоже свое долг!) любовь была незаконной, в том числе в глазах Будды, который как бы не захотел по кармическим причинам их соединить «в этой жизни». Он, по сути, их наказывает ею за некие прошлые прегрешения. И влюбленные готовы вернуть свой долг сполна.

Вообще в Японии и при самой великой любви любящие не забывают ни на минуту о своем человеческом долге по отношению к окружающим, к близким. Это у нас большая любовь непременно должна быть эгоистичной, безоглядной. Мы знаем образцы поэзии и драмы в европейских литературах, воспевающие любовь как страсть, как бы преодолевающую все преграды, погружающуюся в себя самое, как бы отлетающую от мира. И Дзихэй и Кохару, с одной стороны, тоже безмерно любят друг друга, не могут жить в разлуке, дают великие средневековые обеты, самоуничтожаются ради своей любви, бросают, в конце концов, своих близких. Но с другой стороны, они постоянно, до последнего вздоха, помнят о них, оплакивают их судьбы, испытывают жгучее чувство стыда и вины перед ними. Социальный долг сплетается у них с чувством естественного человеческого долга, рождая пронзительную эмоциональность драмы. Такой долг выражен для японцев в понятиях "он" и "гири", вовсе не ушедших еще в прошлое. "Он" – это "долг благодарности" ребенка к родителям, вассала к сюзерену, гражданина к государству. "Гири" – "обязанность, обязательство", требующие от каждого человека действовать в согласии с его положением и местом в обществе. Это также обязанность человека по отношению к себе самому: соблюдение чести и достоинства своей личности, своего имени. Должно быть готовым принести себя в жертву во имя "он" и "гири", своего рода социального, профессионального и человеческого кодекса поведения. Не было такой области жизни, где бы упразднялись две эти идеи. Можно сказать, что "он" – это природный, естественный долг, а "гири™ – это социально-общественный долг. Кохару и Дзихэй страдают оттого, что их любовь нарушает гармонию "он" и "гири" в их жизни. Это страдание переполняет их сердца. Кохару, решаясь на самоубийство с возлюбленным, предает свой "долг благодарности" по отношению к старой матери. Она скорбит, что мать останется после ее гибели без средств к существованию:

- А мать моя жива.

Она бедна.

Ютится в жалкой хижине она

И кормится поденною работой

Умру – что станет с ней?

Она умрет

От горя и позора

Какая грусть!..

Дзихэй страдает при мысли, что оставляет детей сиротами и жену обездоленной. В последние минуты жизни он плачет о детях и близких:

- Дзихэй,

Ты негодяй, преступник,

Ты виновен

Во всех смертельных десяти грехах!

Да, ты умрешь.

Но даже после смерти

Ты будешь долго причинять им боль

И верные сердца твоих родных

Тебя и после смерти не покинут.

Линия Кохару и жены Дзихэя - О-Сан абсолютно бесконфликтна в драме. Кохару признает за О-Сан первенствующее право на любовь Дзихэя, признает в ней его жену, и вовсе не стремится устранить "соперницу". Она просто и не воспринимает ее как соперницу. А О-Сан, в свою очередь, не смотрит на Кохару как на ненавистную разрушительницу ее семьи. Она предполагает в Кохару наличие лучших человеческих качеств и к ним взывает. Она взывает к ее благородству, самопожертвованию, когда пишет Кохару письмо:

Молю, порвите вашу связь с Дзихэем.

Мы, женщины, должны всегда друг другу помогать.

Я знаю,

Как горячо вы любите его. Но вы, любя, погубите Дзихэя!

О, если это невозможно, все же

Должны и невозможное вы сделать!

Молю, спасите мужа моего!

Отца не отнимайте у детей!

Как кротко пытается О-Сан разжалобить Кохару, сколь косвенно она напоминает ей о существовании долга "гири". И - ни тени ревности, ни одного оскорбительного слова. Более того - она признает за Кохару право любить Дзихэя: она просит, умоляет сделать "невозможное". Она не описывает своего плачевного положения брошенной жены, нет, на первый план она выдвигает судьбу мужа и детей. Она обращается к Кохару не как к сопернице, а как к сестре, как женщина к женщине. И вот ответ Кохару; "Хоть мой возлюбленный для меня дороже жизни, обещаю, что порву с ним любовную связь, повинуясь неотвратимому долгу". И здесь также - ни слова ревности, ни намека на особые притязания на Дзихэя. О каком таком "неотвратимом долге" говорит Кохару? Это ее "гири" - определенные нормы поведения, неотвратимо предписанные ей ее социальным положением. А ей всего 19 лет, полюбила же она Дзихэя в 16 и не исключено, что впервые в жизни! И она исполняет свое обещание, причем устраивает все так, чтобы Дзихэй сам порвал с ней. Она безжалостно компрометирует себя и в глазах Дзихэя и в глазах его брата (см. первый акт). И новое их свидание, предсмертное, происходит уже после того, как отец О-Сан расторг брак Дзихэя и дочери. Более того. Даже готовясь умереть, Кохару помнит и о детях Дзихэя, и о его жене, помнит тепло и заботливо. Она просит Дзихэя, чтобы они умерли не рядом, но поодаль - так будет правильнее перед его женой. Тогда в ответ на эту ее просьбу Дзихэй отсекает мечом свои волосы: он становится монахом. Кохару следует его примеру - она отрезает свои волосы, и также объявляет себя монахиней. И значит для О-Сан и для общества они умирают отдельно, не как возлюбленные, но как монахи. Даже в таких обстоятельствах они делают максимум для исполнения своего земного долга перед людьми. Дзихэй говорит:

Да, мы умрем в один и тот же час,

Но смертью не одной. Ты - от меча,

А я - от петли...

Да, мы умрем поодаль друг от друга

И совесть нашу чистой сохраним!

Так нам приказывает строгий долг

К моей жене.

Заметим, что отношение Дзихэя к жене также никак не повреждается из-за его любви к Кохару. Он удаляется от жены интимно, телесно, но духовная связь с нею сохраняется. Он продолжает высоко ценить ее преданность ему и детям. О-Сан тоже никогда не раздражается против мужа, не требует объяснений, но с болью терпит его неверность, забывая о себе, пытается помочь ему. Только один раз вырываются у нее жалобные стенания и слезы. Тетушка упрекает О-Сан: "Послушай, О-Сан! Как ты ни молода, но ты все же мать двух детей. Быть покладистой и на все смотреть сквозь пальцы - это еще не самое главное в жизни. В беспутстве мужа повинна и жена-потатчица. Если погибнет благосостояние семьи, если супругам придется разлучиться, то позор падет не на одного только мужа. О-Сан, будь твердой и осмотрительней: следи за мужем! Не распускай Дзихэя своего!" Но О-Сан не слушает ее советов и защищает мужа и перед тетушкой и перед отцом. Дзихэй, любя Кохару, сопротивляется в то же время желанию тестя развести его с О-Сан. Да и О-Сан не хочет расставаться с неверным мужем, разорившим семью. Отец уводит ее из дома мужа против ее воли.

Дзихэй и Кохару сознают свой долг перед близкими, сознают, что не исполняют его, но их сердца пребывают уже за пределами бытия; внутренне они погрузились в не-бытие, в иное измерение, они выбыли из жизни еще до физической гибели. Это передано в драме в словах: "...уши человека, который находится во власти у бога смерти, глухи к разумным увещеваниям". Нередко поэтому и японские и зарубежные исследователи драм Тикамацу о смерти во имя любви называют их драмами борьбы чувства и долга (ниндзё-гири). Но у Тикамацу нет борьбы. Есть полное сознание и признание долга, есть понимание греховности в неисполнении долга, есть искренняя печаль и боль, что в том положении, в каком оказались герои, они не могут до конца следовать праведным путем "он" и "гири", т.е. своему земному долгу, но должны подчиниться более могучему долгу – иррациональному зову обетов, продиктованных любовью. Герои стоят перед необходимостью выбора между долгом и долгом. И они выбирают исполнение обетов и сохранение своего достоинства, т.е. долг по отношению к самим себе. И как раз в силу неустранимости из их сознания долга по отношению к близким, их любовь представляется более возвышенной.

Кроме того, драмы Тикамацу о самоубийстве влюбленных можно было бы считать построенными на коллизии чувства и долга, если бы подчинение долгу и отказ от любви развязывали бы узел, разрешали конфликт. Представим на минуту, что Кохару остается в Сонэдзаки и ее выкупает Тахэй, а Дзихэй остается в своей семье. Тогда жизнь и того и другого обрекается быть покрытой позором, ибо по тогдашним нравственным нормам девушка, давшая клятву верности и не исполнившая ее, лишается чести, а мужчина, не способный выкупить возлюбленную, с которой связан любовным обетом, и предоставляющий это сделать другому лицу, также покрывает себя позором. Позор же в религиозном отношении очень страшен: это погубление собственной кармы, это погубление себя для будущих благодетельных рождений. Жизнь в позоре приводит к тягчайшим кармическим последствиям. Чем искупается позор? По древним обычаям – жертвой. Дзихэй и Кохару и совершают такое жертвоприношение, во имя спасения своей кармы, во имя своей любви, во имя своего достоинства. Из длинной цепи обязанностей, обыкновенно гармонично сочетающихся у людей, Дзихэй и Кохару вынуждены выбирать, какой долг они обязаны соблюсти в первую очередь, ибо сами их "долги" пришли в дисгармонию. Первая обязанность каждого человека в религиозном обществе сберечь собственную душу, "спастись", поэтому Дзихэй и Кохару выбирают смерть. Таким образом, японский ум признает, что кармически по закону причин и следствий человек может быть вовлечен собственными неправильными действиями (Дзихэй и Кохару не имели права влюбляться друг в друга и тем более – давать обеты) и вмешательством чужой злой воли (богач Тахэй) в ситуацию, выход из которой возможен только один – человеческое жертвоприношение (что само по себе является очень древним представлением). Очищение жертвой – такое понятие сохраняется и в христианстве, но в преображенном виде: это жертва бескровная. "Жертва Богу дух сокрушен", т.е. подлинное покаяние, исповедь и причастие Святых Тайн и очищение себя для дальнейшей праведной жизни.

Итак, "синдзю", как и "харакири", представляет собой род религиозного жертвоприношения в форме самоубийства в целях исправления кармы и со-хранения чести. Религиозный аспект самоуничтожения Дзихэя и Кохару прямо выведен в тексте драмы. Кохару говорит:

"Смерть легче, чем позор! Умрем вдвоем!' –

Так он сказал.

"Умрем! – я обещала. –

Такая жизнь постыдна".

И теперь

Смерть - наш неотвратимый долг.

Так и безумцы,

Не знающие удержу в любви,

Всегда к печальному концу приходят.

И неужели

Такой конец их жизни

Определен Учением о карме Сакья Муни?

…

Ведь тот, кто близок к преисподней

И слышит голос бога смерти,

..................

Тот примиряется

С печальной кармой

И тот покорно смотрит,

Как надвигается расплата...

Расплата

За все его грехи,

За то, что погубил

Он все свои дела

И все пути запутал.

…

О чем скорбеть?

Мы в этом бытии

Дороги не могли соединить.

Но в будущем рождении, я верю,

Мы возродимся мужем и женой.

О, и не только в будущем рождении,

Но в будущем... и будущем... и дальше –

В грядущих возрождениях, всегда

Мы будем неразлучны!

…

Кохару улыбается...

Он видит

Ее лицо, белеющее смутно

В лучах рассвета.

Как она бледна

от утреннего холода!

Рука

Его дрожит...

В его глазах темнеет.

Сквозь слезы

Трудно различить Дзихэю,

Куда свой меч он должен

Погрузить...

Кохару подбадривает его: "О, не теряйте мужества! Спокойней, спокойней! Быстрее! Быстрее...

Она его торопит. Сколько силы  душе у этой женщины!

А ветер

Доносит отголоски песнопенья

И колокольный гул.

..................

И... словно меч разящий Амитабы,

Земные отсекающий желанья,

Зажат в руке Дзихэя.

Он мгновенно,

Возлюбленную усадив на землю,

Вонзает наискось ей в грудь клинок!

Но дрогнула его рука.

Кохару

Откинулась назад в предсмертных муках.

Она еще жива.

Хотя Дзихэй

Дыхательное горло перерезал.

О кара кармы! О возмездья мощь!

Она не может сразу умереть.

За что ей посланы Мученья эти?..

Дзихэй страдает вместе с нею. Но,

Собравшись с духом,

С земли Кохару поднимает...

Он погружает меч по рукоять

И с силой поворачивает.

Жизнь Кохару отлетает, словно сон

На утренней заре... Она мертва.

Он бережно укладывает тело:

На север головой,

Лицом на запад –

К обители блаженных.

Покрывает

Ее своей накидкою.

Не в силах

Рыданий удержать

(От рукавов ее

Знакомым веет ароматом),

Спешит он отвернуться...

Он идет,

К себе притягивает длинный пояс

И, в петлю голову продев,

На шее

Прилаживает шнур...

Молитва в храме

Пришла к концу.

..................

Последние слова

Дзихэя...

Он провозглашает: "Пусть

Мы возродимся в лотосе одном!

Хвала и слава будде Амитаба!"

И прыгает с откоса.

Повисает,

Качаясь, как горлянка-тыква...

Недолго тянутся его страданья:

Дыханье перехвачено

И он

Теряет связь с земною жизнью.